Доклад
Авторы: Г.Жусипбек, Ж.Нагаева
1. Концепция «Инклюзивное развитие». Что представляют из себя понятия инклюзивное развитие и инклюзивные институты?
2. Опыт европейской интеграции
3. Факторы сдерживающие инклюзивное развитие в Казахстане и других странах евразийской интеграции.
3.1. Неформальные институты и негативный социальный капитал
3.2. Нематериальные факторы
3.3. “Когнитивное подсознание» и модели воспитания и образования как причины неразвитости общества
3.4. Эксклюзивистские самоидентификации
4. Заключение или Что делать
1.Концепция «Инклюзивное развитие». Что представляют из себя понятия инклюзивное развитие и инклюзивные институты?
Следует отметить, что несмотря на то, что понятие инклюзивное развитие, а также производное от него понятие инклюзивные институты, становятся все более популярными в научной, научно-популярной и политической литературе (особенно в развитых странах) и в публицистике, они недостаточно концептуализированы.
В целом, инклюзивное развитие – это относительно новая концепция, которая впервые появилась в формулировке “инклюзивное социальное развитие” в публикациях Азиатского банка развития, вышедших в свет в 2007 году. Аналитики данного института в стратегии долгосрочного развития сформулировали “инклюзивное социальное развитие” в качестве стратегии обеспечения равенства и расширения прав и возможностей.
“Инклюзивное социальное развитие” было отмечено как вторая ключевая область стратегии долгосрочного развития [Long-Term Strategic Framework, с. 14]. Целью разработки этой концепции было сокращение бедности, развитие человеческого капитала посредством образования и здравоохранения, развитие социального капитала например, посредством участия в процессах общественного принятия решений и управления, развития локальных сообществ. Также подразумевались гендерное развитие (т.е. увеличение вовлеченности женщин в экономике и социальной жизни) и рост социальной защиты, посредством снижение рисков и уязвимости, связанных с возрастом, болезнями, инвалидностью, стихийными бедствиями, экономическими кризисами и гражданскими конфликтами. [Long-Term Strategic Framework, сс. 14-17].
Концептуализация и развитие инклюзивных институтов и разработка стратегий инклюзивного развития являются на сегодняшний день меж-дисциплинарными феноменами, определяющими “успешность” стран в средне- и долгосрочной перспективе (а в случае появления эксклюзивных или “экстрактивных” институтов, страны превращаются в «неуспешные»), которым посвящены исследования многих ученых из ведущих научных центров и университетов мира. Например, работы Дарона Аджемоглу из Массачусетского Института технологий и Джеймса Робинсона из Университета Чикаго и Гарварда [Acemoglu & Robinson 2008A, 2008B, 2008C, 2012] предлагают сравнительный анализ в институциональной экономике и истории институтов.
Примечательно, что лауреаты Нобелевской премии по экономике за 2018 год работали в областях близких к концепции инклюзивное развитие. У. Нордхаус является основателем современной экологической экономики и получил премию за поиск стратегий экологичности экономики, а другой лауреат П.Ромер удостоился Нобеля за исследования в области экономики, основанной на знаниях (knowledge-based economy), которые являются неотъемлемыми гранями инклюзивного развития [Касянчюк 2018].
Одно из самых систематических и успешных (по нашему мнению) концептуализаций понятий инклюзивное развитие и инклюзивные институты было сделано в 2015-2017 годах голландскими учеными Ники Пау и Джоетой Гуптой из Университета Амстердама, где они в Институте исследований социальных наук создали программную группу Управления и инклюзивного развития (Governance and Inclusive Development Programme Group). Они начали разрабатывать концепцию инклюзивное развитие с целью системной критики и создания жизнеспособной альтернативы модели неолиберального капитализма, которая с начала 1980г. привела к свертыванию социальных программ, к большему разрыву между бедными и богатыми, массовым кампаниям приватизации, приведшей к обнищанию или даже уничтожению целых социальных групп и появлению олигархических групп, периодическому возникновению «пузырей» в секторе недвижимости и в банковском секторе, и как следствие к появлению финансовых и экономических кризисов.
По большому счету, концепция инклюзивное развитие основывается на таких понятиях, как “инклюзивный рост экономики” (не узко-понимаемый инклюзивный рост, который может улучшать благосостояние отдельных лиц, но не всего общества в целом), “инклюзивная экономика”, “инклюзивное благосостояние” (“инклюзивный рост благосостояния”), социальная справедливость и защита прав человека. Системный подход к социальной инклюзии, в первую очередь ущемленных, маргинализированных социальных групп и слоев населения, может и будет идти в разрез с “непоколебимостью” принципов “свободного рынка”, и в первую очередь, с теми принципами неолиберального капитализма, которые утверждают о необходимости ограничения роли государства в создании социальных благ и программ, непоколебимости авторских прав (даже если это идет в ущерб развитию целых стран и слоев населения) и принципов “монетизации”, выражающейся в том, что почти все что касается жизни человека и общества может быть переложено на “товарно-денежные отношения”, измерено согласно логики “экономической выгоды” .
Как отмечает Гупта и ее коллеги из Университета Амстердама, инклюзивное развитие это комплекс политик, ставящих своей целью улучшение социального благосостояния всех слоев населения и экологичность моделей развития [Gupta and et al 2015, с. 542]. Инклюзивное развитие в обязательном порядке должно иметь социальные, экологические и “реляционные” (relational) компоненты, придающие важность доступу и распределению прав, обязанностей и рисков в отношении социальных услуг, благ и экологических ресурсов, таких как биоразнообразие и экосистемные услуги природы. [Gupta, J & Pouw, N. 2017].
Выражаясь иначе, инклюзивное развитие ставит во главу угла, во-первых, социальные основы, определяющие что такое социальная инклюзивность; во-вторых, реляционность развития (по существу, не всякая инклюзия/включение может быть полезной, поэтому инклюзия какой-либо группы или категории должна быть полезной как для нее самой, так и для всего общества и эко-системы в целом); и в-третьих, экологические основы, определяющие что такое экологическая инклюзивность [Gupta, J.; Baud, I. et.al. 2014].
Следует особо отметить и то, что в концептуализации инклюзивного развития голландских ученых фундаментальным является экологичность развития и институтов. Как таковая, концепция инклюзивного развития изначально была сосредоточена на социальных аспектах развития, однако, как утверждают Гупта и ее коллеги из Университета Амстердама, она должна иметь сильный экологический компонент, поскольку самые бедные и находящиеся в неблагоприятном положении группы людей часто зависят от местных ресурсов (таких как почва, леса, рыба, вода) и более уязвимы к захвату земель, воды, рыбных угодий и “углеродных кредитов” (“концессий на объем разрешенных выбросов углерода”). Поэтому под влиянием голландских ученых концепция инклюзивное развитие приобрела про-экологический компонент и на данный момент концептуализируется как модель ратующая за бескомпромиссное зеленое развитие [Gupta, J.; Pouw, N.; Ros-Tonen, M. 2015, с. 541-542]
Развитие инклюзивных институтов (построенных и функционирующих на принципах меритократии[1]) также одна из самых обсуждаемых тем в наше время. Стоит хотя бы вспомнить книгу “Почему одни страны богатые, а другие бедные” (Why Nations Fail?) американских экономистов Дарона Аджемоглу и Джеймса Робинсона, где основной тезис утверждает, что экономическое процветание зависит, прежде всего, от инклюзивности экономических и политических институтов. Институты являются «инклюзивными», когда многие имеют голос в политических решениях, в отличие от случаев, когда небольшая группа людей контролирует политические институты и не хочет меняться. Инклюзивные институты способствуют экономическому процветанию, потому что они создают структуру стимулов, которая позволяет вознаграждать таланты и творческие идеи. Напротив, страны с «экстрактивными» институтами не процветают, потому что здесь у предпринимателей и граждан меньше стимулов для инвестиций и инноваций.
Поэтому инклюзивность институтов, формирующие инклюзивное общество, определяет “успешность” развития стран в средне- и долгосрочной перспективе, а также и “успешность” индивидов в самореализации. И поток иммиграции, в первую очередь, “светлых голов” (bright minds) идет именно в направлении стран с инклюзивными институтами. Страны Центральной Азии не отличаются инклюзивностью своих институтов, и модели развития, вряд ли, можно назвать “инклюзивными”, хотя официально может провозглашаться и меритократия, и уважение, защита прав человека, и экологичность развития.
Институты (или институции) отличаются от организаций и представляют из себя формальные и неформальные правила и нормы, которые формируют социальные, политические и экономические отношения [North 1990]. Хотя институты оказывают долгосрочное воздействие на модели поведения (а институционализированное поведение трудно трансформировать) с течением времени они также формируются и изменяются под действием людей и общества [Giddens 1984]
Неформальные институты включают в себя неписаные социальные нормы, обычаи и традиции, которые формируют мысли и поведение людей [Leftwich and Sen 2010; Berman 2013]. Формальные и неформальные правила, нормы и институты могут пересекаться, взаимодополнять или конкурировать друг с другом. В некоторых случаях неформальные институты подрывают формальные, а в других они заменяют их [Jütting et al., 2007; Leftwich and Sen 2010: 35-36]. В странах, где верховенство закона не развито, где слаба модель гражданской нации или где государство предоставляет недостаточно социальных услуг, неформальные группы, такие как кланы, семейства, землячества могут финансировать образование или лечение своих членов или способствовать трудоустройству.
Неформальные социальные нормы часто формируют дизайн и реализацию формальных государственных институтов [Migdal 2001]. Как таковые, неформальные институты формируются и конструируются под воздействием неформальных дискурсов, распространенных в обществе и которые образуют когнитивное подсознание, что в свою очередь определяет процессы формирования идентичности, как личностной, так и общинной/групповой.
2.Опыт европейской интеграции
Представляется важным изучение теоретическо-концептуальных основ, объясняющих связь между созданием в ходе европейского интеграционного процесса зоны мира, стабильности и экономического благополучия, и зарождением, в конечном счете, плюралистической культуры, предполагающей уважение к своей самобытной культуре и взаимодействие с культурным разнообразием и инклюзивных политических и экономических институтов, являющихся экологически дружелюбными, с целью применения данного опыта в странах евразийской интеграции, включая Казахстан.
Европейская интеграция: нематериальные аспекты и концепция социального конструктивизма
В научной литературе широко признается, что нет единой теории, которая могла бы объяснить основные аспекты европейской интеграции, многогранного и многоуровневого феномена. Европейская интеграция – это не только экономическая или политическая интеграция, но и интеграция направленная на создание мира и безопасности [Rosamond 2000]. Более того, это интеграционный проект, формирующий идентичности, который можно условно описать как «цивилизационный», но не в смысле христианская или западная цивилизация, а как проект «плюралистический», ориентированный на защиту права человека и экологически ответственный. Следует признать, что на сегодня Евросоюз ассоциируется с высокими стандартами защиты прав человека, инклюзивными политическими и экономическими институтами и с понятием «правовое государство», хотя по сей день могут существовать проблемы расизма, ксенофобии, но не на системном уровне. [Жусипбек 2015]. Можно утверждать, что европейская интеграция создала плюралистическую культуру, инклюзивные идентичности и инклюзивную европейскую идентичность.
Классические позитивистские и рационалистические теории не способны объяснить нематериальные аспекты Европейской интеграции, в частности формирование “плюралистической культуры” и “инклюзивных идентичностей”. Поэтому конструктивистский подход, учитывающий такие феномены, как нормы, идентичность, убеждения, приобрел важное значение для анализа различных аспектов Европейской интеграции [Risse 2001]. Конструктивизм (необходимо подчеркнуть, что нет единой теории которая называлась бы конструктивизмом, это скорее, “эпистемологическая традиция”, научный подход, имеющий множество вариаций, с другой стороны, в различных науках конструктивистский подход может иметь различные понимания, н-р в политологии и международных отношениях, или социологии) утверждает, что структуры сообществ определяются прежде всего общими идеями, а не материальными факторами, и что идентичность и интересы формируются (конструируются) этими общими идеями, а не являются чем-то “природным”, т.е.данным от природы [Wendt 1999, 1].
Конструктивистский подход в понимании социальных явлений заключается в том, что люди делают мир таким и тем, каким и чем он является, посредством своей деятельности – словами, обсуждениями, “производством текстов”. Перефразируя Онуфа, говорить и писать – есть то, что создает этот мир, поэтому когда люди говорят и пишут, является главным способом сделать мир тем, чем он является [Onuf 2013, 4]. Однако идея о том, что «слова делают что-то» предшествует идеи конструктивизма, к примеру, британский философ Джон Остин подчеркивал, что мы используем слова/ используем язык для того, чтобы что-то делать, а также для утверждения вещей [Austin 1962]. В целом, конструктивизм, сосредотачиваясь на идеях, идентичностях, нормах, предлагает более широкие перспективы в изучении социальных явлений в наш век глобализации. Согласно Вендту, именно интерсубъективный, а не материальные аспекты структур влияют на поведение и деятельность. Идентичность не данность, она конструируется, поддерживается или трансформируется во взаимодействии с другими людьми. Вкратце, идентичность и интересы не являются данностью, но усвоены и поддерживаются интерсубъективный практикой. Точно так же национальные идентичности также конструируются, а не являются данностью, в свою очередь идентичность – основа интересов, и они являются более фундаментальными [Wendt 1992; Wendt 1999, 13].
«Новый регионализм», который опирается на конструктивизм и применяется для объяснения Европейской интеграции, изучает регионы как социальные конструкции. В целом, концепция “нового регионализма” отходит от государство-центричного подхода к регионализму и придает большее значение “эндогенным” процессам, проистекающим внутри обществ стран региона. То есть, современные теории регионализма уделают внимание процессам, идущим и получающим импульс больше “снизу”, от гражданского общества, от простых граждан, формирующим и определяющим как личностные, так и групповые идентификации. [Neumann 1994; Söderbaum, 2004].
Европейский опыт конструирования плюралистической идентичности и культуры (“софтвер” инклюзивных институтов)
Ученые высказывали разные мнения насчет природы европейской интеграции и причин того, почему страны Евросоюза, особенно такие как Германия, Голландия, Швеция, притягивают как “светлые головы”, так и потоки вынужденных мигрантов и беженцев со всего мира. Эти толкования и объяснения Евросоюза отражают самую широкую палитру теорий и концепций, начиная от критики нео-марксистов и пост-колониальных исследователей (в слову, заявляющих о завуалированном колониализме Евросоюза) до нормативно-идеалистического дискурса евро-оптимистов. Согласно нашему мнению, следует обратить внимание на тот факт, что в странах европейской интеграции, особенно в его стержневых участниках прошел успешный процесс конструирования плюралистической идентичности и культуры (в этой статье мы определяем плюралистическую идентичность и культуру как построенных на уважение к своей самобытной культуре и уважении к окружающим людям, вне зависимости от происхождения, взглядов и образа жизни и заботе к окружающей среде).
Начиная с 1950-х годов, в результате переосмысления потрясений второй мировой войны, европейского расизма, национализма и колониализма (получившего еще больший импульс с началом процесса деколонизации), европейская интеграция стала проводником, более того, катализатором гуманизации и либерализации как политики и права, так и науки и образования.
С другой стороны, гуманизация и либерализация политики, права, а особенно системы образования и методов воспитания (европейские модели воспитания и образования стали базироваться на гуманистической психологии, уважающей права ребенка) привело к самому главному- «гуманизации сознания и восприятия (моделей) личностных и общественных идентификаций граждан”. Эти процессы прошли сначала в центровых странах-участницах евро-интеграции и скандинавских странах, а затем и в странах как Испания и Португалия, присоединившихся к евро-интеграции позднее, где у власти на протяжении десятилетий были военные диктатуры.
Согласно нашему мнению, конструирование плюралистической идентичности и культуры в рамках европейской интеграции стало возможным, во 1-х, благодаря конституционализации прав человека, во 2-х, как результат натурализации человеко-центричных, гуманистических моделей образования и воспитания в личной (в семье) и социальной жизни (прежде всего, в образовательных учреждениях) европейцев, что можно назвать, закономерным результатом первого.
Сложно приводить статистические данные в доказательство существования плюралистической идентичности и культуры, созданных в результате евро-интеграции, тем не менее, результаты политик и программ как самого Евросоюза, так и его стран-участниц, во первых, в области прав человека (например, достигнутый высокий рейтинг соблюдения прав человека во всех областях, или развитие прав человека третьего и четвертого поколений, которые относятся к правам групп, правам иметь чистую экологию и безопасность будущих поколений ), во вторых, в области образования, культуры и религии (особенно культурного и конфессионального многообразия), а также, в вопросах беженцев, палестинского вопроса и др. могут быть приведены в качестве доказательств.
Хотя Европейская интеграция изначально имела про-демократический дискурс, направленный на защиту прав человека, эти качества стали особо выраженными и прошли процесс конституционализации в последние десятилетия, особенно после развала Восточного блока. В настоящее время уважение прав человека и приверженность принципам демократии рассматриваются как одни из важнейших условий принятия в Евросоюз.
Конституционализация прав человека в рамках европейской интеграции окончательно оформилась после вступления в действие в 2009 году Лиссабонского договора. Например, в договоре о создании Евросоюза, в редакции Лиссабонского договора, говорится, что среди универсальных ценностей, на которых основан Европейский союз, названы «неприкосновенные и неотчуждаемые права человеческой личности», наряду со свободой, равенством, демократией и правовым государством. Более того, Лиссабонский договор придал Хартии Европейского Союза об основных правах (в котором обстоятельно формулируются все основные права и свободы человека) ту же юридическую силу, которую имеют учредительные договоры, положения которых в европейской юридической практике имеют преимущество перед национальными нормами.
Выражаясь иначе, существует примат права Евросоюза над национальным правом, к тому же европейское право имеет прямое действие. В то же время, Евросоюз, как отдельный институт, присоединился и к Европейской Конвенции о защите прав человека и основных свобод. [Douglas-Scott 2011, 645].
Придание правам человека (дословно, “основным, фундаментальным правам”) качества общих принципов права Европейского Союза подняло их на новый, высший уровень [Кашкин 2008, 77].
Одним словом, в современных условиях Европейский союз и европейская интеграция стали немыслимы без прав человека, без их реальной и эффективной защиты. И именно язык прав и свобод человека заложил основы взаимоотношений стран- участниц Европейского союза, их граждан и юридических лиц, в основу формирования единого общеевропейского правопорядка [Лепешков 2007].
Помимо нормативных актов ЕС, которые формируют европейское право – фундамент Евросоюза, права человека нашли практическое воплощение в моделях воспитания в европейских семьях и моделях образования европейских школ. В рамках этой статьи отметим только то, что эти модели гуманистические, в соответствии с достижениями психологии 21-ого века, а также со стандартами и нормами защиты прав ребенка.
Согласно статистике, европейские страны является лидерами в мировом рейтинге где лучше всего быть ребенком, из десяти лидирующих в мире стран восемь являются странами Евросоюза [Timsit 2018]. Высокие показатели уровня защиты прав ребенка, высокое качество европейского образования, лидирующие позиции европейских школ в рейтингах инновационности и, в общем, лидирующие позиции европейских стран в рейтинге счастья, являются доказательствами доминирования в обществе гуманистических моделей воспитания и образования.
Система европейского образования, характеризующаяся высоким уровнем и доступностью, ставит целью всестороннее развитие учеников. Помимо образования широкого профиля и высокого качества, согласно стратегии Агентства европейских школ, европейская система образования формирует в учениках уважение к своей самобытной культуре (т.е. вопреки, некоторым стереотипам, плюралистическая культура – это, вовсе, не утеря своей культуры и языка и не культурный релятивизм), что лежит в основе их становления как европейских граждан, поощряет терпимость, сотрудничество, общение и заботу внутри школьного сообщества так и за его пределами.
В целом, образование направлено на личностное, социальное и академическое развитие. [См. Principles and objectives of European Schools]. Также, Агентство европейских школ формулирует миссию европейских школ в предоставлении многоязычного и многокультурного образования для детей дошкольного, начального и среднего уровней. Образование нацелено на развитие личности ребенка как индивида и гражданина, а также на развитие его способностей, поддержание мотивации и потенциала обучения. Другими словами, европейская модель образования формирует уважение к своей культурной и социальной идентичности и других людей, в общем, уважение к окружающим людям, вне зависимости от происхождения, взглядов и образа жизни и заботу об окружающей среде (экологии), культивируется европейский дух. [См. Organisation of studies].
Среди принципов европейского образования, стоит особо выделить уважение свободы совести и личных убеждений учеников. Также в целях содействия единству школы и мультикультурному образованию особое внимание уделяется изучению, пониманию и использованию иностранных языков. [См. Principles and objectives of European Schools].
На опыте Европейской интеграции мы видим примат идентичности над материальным, так называемый “софтвер” (программное обеспечение компьютера) важнее “хардвера” (корпуса, т.е. “железа” компьютера). Другими словами, уважение и защита прав человека зиждется не только и несколько на базе нормативных документов, а на культуре создаваемой моделями образования и воспитания, и которая в свою очередь формирует культуру и менталитет.
Как было отмечено выше, согласно концепции конструктивизма идентичности не являются некоими данностями, они трансформируются, конструируются и они изменяют, трансформируют интересы [Wendt 1992; Wendt 1999, 13], будь-то личностные, общинные или национальные.
Плюралистическая инклюзивная культура является не только основной предпосылкой для формирования инклюзивных экономических и политических институтов, но в целом она важна для достижения экологически-устойчивого развития. Т.е. невозможно говорить об экологически устойчивом развитии без институционализированной защиты прав человека и без принятия обществом, хотя бы, относительным большинством, концепции прав человека (именно знание и понимание прав человека ведет к пониманию того, что никто не в праве наносить вред правам, благополучию, здоровью и жизни других людей) в качестве неотъемлемой части плюралистической культуры. С другой стороны, плюралистическая культура служит фундаментом для развития жизнеспособного гражданского общества, конкурентоспособного образования, высокой деловой и экологической этики.
Следует напомнить, что исследования западных ученых доказывают существование прямой связи между плюралистической культурой, предполагающая взаимодействие с культурным разнообразием, и устойчивым экономическим и политическим развитием, характеризующейся системной защитой окружающей среды. Недавние исследования [Markus 2015; Roy Morgan 2015] показывают, что поддержка культурного разнообразия (фракционализм) и регулярной иммиграции (включая, принятие беженцев, о чем, анти-европейские аналитики и эксперты на пост-советском пространстве часто пугают население), а также признание культурного плюрализма оказывают благотворное влияние на средне- и долго-срочное развитие стран.
Также ряд исследований [Syrett & Sepulveda 2011; Florida 2008] продемонстрировал, как культурное разнообразие позитивно влияет на экономику в интересах различных групп и слоев общества, и в областях начиная от туризма, образования и глобальных связей до менее определяемых, но, тем не менее, важных. Это влияние можно охарактеризовать как рост динамизма, долгосрочной устойчивости и приспособляемости общества.
В заключение еще раз подчеркнем, что развитие инклюзивных институтов и успешная выработка стратегий инклюзивного развития в странах Евросоюза, особенно в его стержневых членах, стала возможным в результате конструирования плюралистической идентичности и культуры.
3.Факторы сдерживающие инклюзивное развитие в Казахстане и других странах евразийской интеграции.
1.2.Неформальные институты и негативный социальный капитал
Инклюзивное общество создается инклюзивными институтами, которые в свою очередь делятся на формальные и неформальные, где последние представляют собой социальные нормы, обычаи и традиции, принимаемые в обществе. С другой стороны, формальные институты формируются и поддерживаются не только и не сколько государственной политикой, но и неформальными институтами и дискурсами. Поэтому в отличие от политизированного, так называемого “top-down” подхода, берущего за основу особенности политического устройства или же анализов, берущих за основу материалистические факторы (таких как, нехватка ресурсов или, наоборот, избыток определенных минеральных ресурсов, отдаленность от открытых океанов, неблагоприятный климат), по нашему мнению следует обратить внимание на неформальные институты и дискурсы, распространенные в обществе.
Выражаясь иначе, необходимо анализировать “нематериальные” факторы, которые можно отнести к понятию культура в широком смысле, и которые формируют и определяют как личностные, так и групповые идентификации. Следует особо подчеркнуть, что эти нематериальные факторы, такие как неформальные институты и дискурсы, имеют корни в самом обществе, т.е. они эндогенны, распространены в обществе, и они могут идти в разрез с официальной политикой и принципами правого государства [Жусипбек и Нагаева 2018].
С другой стороны, согласно когнитивной науке, большая часть человеческой мысли не сознательна, она на уровне «когнитивного бессознательного» или когнитивного подсознания. Более того, когнитивное подсознание составляет примерно девяносто восемь процентов нашей мысли [Lakoff 2009, с.3]. Поэтому существует необходимость включения в анализ нематериальных факторов, сдерживающих развитие инклюзивного общества, концепта “когнитивное подсознание”, которая формирует и влияет на процессы формирования идентичности, неформальных дискурсов и неформальных институтов.
Неформальные институты и дискурсы, распространенные в Казахстане и других странах евразийской интеграции отличает негативный социальный капитал. В целом, социальный капитал можно определить как доверие, нормы и сети (или объединения, связи), которые способствуют взаимовыгодному сотрудничеству [Putnam 1993: 167]. Также социальный капитал можно рассматривать как общие ценности, связи и взаимопонимание в обществе, которые позволяют различным гражданам и группам доверять друг другу и совместно работать [OECD insights 2011: 102]
Социальный капитал может быть как положительным, так и отрицательным (негативным). Поэтому необходимо провести концептуальное различие между положительным и отрицательным социальным капиталом. Если позитивный социальный капитал является необходимым условием для развития жизнеспособного гражданского общества и повышения качества демократии [Sotiropoulos 2005] и создания инклюзивных институтов, то отрицательный социальный капитал можно определить как феномен, который характеризуется тем, что люди доверяют лишь небольшой группе “своих”, с которыми у них есть или родственные, или местнические или другие особые связи.
Отрицательный социальный капитал означает, что люди не доверяют формальным институтам и всем «инаковым» [Sotiropoulos, 2005, с.253]. Отрицательный социальный капитал создает стены между «мы/наши» и «они/чужые», что приводит к появлению “узких групп или сетей” (общин, кланов и т.п.), а все это в свою очередь формирует общее недоверие в обществе.
В контексте пост-советских стран, или, в общем, в так называемых, “странах в транзите” неформальные институты могут гораздо сильнее влиять на формирование и реализацию формальных институтов, чем последние на первых. Т.е. наблюдается феномен где неформальные институты и дискурсы, распространенные в обществе (такие неформальные институты как патернализм, непотизм, клановость, культ денег, этнический национализм) в значительной мере формируют и определяют формальные институты государства и его политику, чем государственные институты и политика. Другими словами, мы полагаем, что в пост-советских странах формальные институты находятся в большей степени под влиянием неформальных институтов и дискурсов, чем эти же институты находятся под влиянием формальных институтов и государственной политики (достаточно только упомянуть, что семейственность и клановость, не смотря на то, что являются составной частью феномена коррупция, на практике предстают как один из главных механизмов ректрутинга).
Поэтому в сравнении с политическими, экономическими или географическими факторами, социально-культурные факторы могут быть более мощными факторами определяющими трудности построения инклюзивных институтов. По этой причине теоретический подход Джоеля Мигдала «государство в обществе» важен в подобном анализе. Следуя логике Мигдала, мы считаем, что общество (а именно определенные неформальные институты и дискурсы) в условиях Казахстана в большей степени формирует формальные институты государства, чем обратное. Такой подход объясняет роль неформальных институтов и дискурсов в формировании и влиянии на общество, формальные институты и государственную политику.
1.2.Нематериальные факторы
В странах Центральной Азии существуют “эндогенные”, имеющие корни в самих обществах этих стран, проблемы, которые препятствуют развитию как инклюзивных институтов и инклюзивному развитию, так и регионализации в рамках ЦА.
Самые существенные их этих проблем, на наш взгляд, это “нематериальные”, относящиеся к понятию “культура” в широком смысле, и кроме всего прочего, определяющие как личностные, так и групповые идентификации. В общем, мы думаем, что определенные “нематериальные эндогенные” феномены, проистекающие внутри стран региона, являются одними из самых серьезных факторов, препятствующих построению инклюзивных институтов и развитию регионализации в ЦА-ии.
Нередко, эти “берущие корни из недр” современных ЦА-х обществ, процессы и практики могут противоречить официальным политикам стран региона. Поэтому, применительно к странам ЦА используется вышеуказанная концепция Д.Мигдала “государство-в-обществе”, согласно которой общество, определенные социальные группы, силы и факторы, могут иметь больше влияния на государственную политику, чем государство (официальная политика) может иметь влияние над обществом и социальными группами.
На наш взгляд, среди “эндогенных нематериальных” феноменов можно отметить, прежде всего, “современный центрально-азиатский консерватизм” (которые можно назвать как “мэйнстрим” консервативная “казахскость”, “узбекскость” и т.п.), берущий за основу этнический примордиальный национализм, который закономерно ведет к необузданному “процессу коренизации” в странах региона, особенно в политических институтах, которые по идее, должны быть “инклюзивны”.
Во 2-х, так называемая, патерналистская культура, которая вытекает из “современного центрально-азиатского консерватизма”, препятствует развитию успешной кооперации среди out-of-group (людей вне своего клана, рода, региона, этноса, языковой принадлежности и т.п.) как внутри стран, так и рамках региона.
Патерналистская культура, отличающая современные общества ЦА-их стран, препятствует развитию “позитивного социального капитала”. Более того, идет развитие “негативного социального капитала”, который прежде всего, проявляется как родовая, семейная или региональная клановость или этно-центричные “бизнес сообщества”. Однако регионализация, согласно концепции “нового регионализма”, является проявлением и воплощением “позитивного социального капитала” на региональном уровне.
Важно подчеркнуть, что в национальной идентификации граждан стран Центральной Азии очень сильно проявляется эффект этно- (и лингво-) центричного примордиального национализма. Более того, существует феномен “Path dependence”, т.е. эффект колеи, большая зависимость от первоначально “выбранного пути” (зависимость от сталинско-советской концепции “политики национальностей”). Однако, по существу, “современные центрально-азиатские консерватизмы” по сути являются “сломленной традицией” (“broken tradition”). Как утверждала Дениз Кандиоти, в Центральной Азии местные “культуры” были заново сконструированы в советском духе и то, что может казаться для исследователей традицией или традиционализмом на самом деле является перевоплощением “советскости”.
В целом, “современный центрально-азиатский консерватизм”, сопряженный с этническим примордиальным национализмом и патерналистской культурой не дают возможности для развития процессов социализации и формирования коллективной идентичности не только в рамках региона, но и в рамках страны. Хотя формирование коллективных идентичностей на уровне стран и региона очень важно для построения инклюзивных институтов и успешного процесса региональной интеграции.
1.3.“Когнитивное подсознание» и модели воспитания и образования как причины неразвитости общества
Представляется необходимым проанализировать психологические и социологические факторы, препятствующие созданию инклюзивного общества в Казахстане и в других странах евразийской интеграции. Чтобы провести такой анализ, мы используем теоретические инструменты, разработанные американским когнитивным лингвистом и философом Джорджем Лэйкоффом. Как замечает Лэйкофф, многие исследователи оперируют старым, сугубо позитивистским взглядом на разум, относящимся к эпохе просвещения, а именно, что разум является “сознательным, буквальным, логичным, универсальным, бесстрастным”. Однако, как показывают последние достижения в когнитивных науках, это ложный взгляд на разум. [Lakoff 2009, с.1-2].
Когнитивная наука говорит, что большая часть наших мыслей генерируется подсознанием, но не во фрейдистском смысле репрессирования, однако, в смысле, что мы не осознаем этого [Lakoff and Johnson 1999]. Выражаясь иначе, значительная доля наших мыслей не сознательна, она глубже уровня сознания – на уровне «когнитивного подсознания», и немалая часть этого имеет значение для политики [Lakoff 2009, с.3]. Другими словами, большая доля мыслей находится вне сознательного контроля, т.е. она рефлекторная или “автоматическая”, а не рефлексивная или не осознанная [Lakoff 2009, с.9]. Поэтому традиционное представление эпохи просвещения о разуме и рациональности, которое, согласно выводам когнитивной науки, предстает устаревшим, в значительной степени является недостаточным для описания и объяснения современного человеческого поведения, поскольку, по факту, люди в большинстве своём вовсе не рациональны в своих действиях, более того, они могут быть иррациональны [Lakoff, 2009, с. ХХ].
Также, согласно когнитивной науке, мы мыслим метафорами, которые являются ментальными структурами, бессознательно принимаемыми нами, в не зависимости от языка. Человеческое мышление по сути метафорично, а значит, главным образом безсознательно и автоматично [Lakoff 2009, с.82]. Метафоры, которые с раннего детства бессознательно воспринимаются и интернализируются, организуют систему ценностей и форму мышления в нашем сознании (например, «мораль – это беспрекословное послушание», “взрослые/старшие всегда правы” или «держись только родных и близких» – примеры патерналистских метафор).
Многие моральные рассуждения, по сути, метафоричны, которые принимаются почти автоматически. Более того, так называемый “здравый смысл” имеет концептуальную структуру, которая в своей основе бессознательна [Lakoff 1996, с.4], т.е. интернализируется в процессе воспитания, образования, и именно это делает её «здравым смыслом». (н-р, патриархальные толкования и понимания “уят” или “честь”). Как объясняет Лэйкофф, большинство из тех смыслов, что мы понимаем из общественного дискурса, кроется не столько и не сколько в самих словах, а в бессознательном понимании, которое мы адаптируем к словам (точнее к метафорам, которые эти слова создают).
Можно утверждать, что «когнитивное бессознательное» большинства казахстанского общества определяется, так называемой моделью «жесткий (авторитарно-деспотичный) родитель” (strict parent model), концептуальным инструментом, также разработанным Лэйкоффом. Модель «жесткий (авторитарно-деспотичный) родитель характеризуется “неэмпатийностью” или низким уровнем эмпатии и дает результат неразвитости позитивного социального капитала и инерцию в сторону негативного социального капитала. В общем, данная модель отличается иерархической, патерналистской и консервативной природой. Дисциплина построена на страхе наказания, поэтому имеет негативный характер.
Доминантная философия гласит, что жизнь полна опасностей, жизнь жестока и надо уметь выживать, необходимо держаться “своего круга”. Т.е. прививается страх “чужаков”, что дает результат неприятия альтернативных образов жизни и мышления и формирования негативного социального капитала.
С другой стороны, модель «жесткий (авторитарно-деспотичный) родитель”, характеризуется неуважением, более того, систематическим нарушением прав ребенка и прав подростков [Lakoff 2009, с. 81-82]. Ребенок воспринимается как «недоразвитое существо», которое нуждается в «дрессировке», у него не может быть собственного мнения, интересов и личной жизни, и он «не может быть прав».
Напротив, модель «мудрый (авторитетный) родитель» отличается тем, что построена на взаимоуважительном, доверительном диалоге, достижении согласия и гармонии, не иерархична, характеризуется “эмпатийностью”, высоким уровнем эмпатии. Патернализм как таковой отсутствует, так как дети и молодежь принимаются как “личности”, с ними необходимо не только считаться, но и советоваться, вовлекать в процесс принятия решений. Дисциплина в своей основе позитивна, т.е. построена на разъяснении, а не на страхе наказания.
Доминантная философия гласит, что мир полон возможностей и хороших людей и надо уметь налаживать отношения со всеми, от чего неимоверная польза в т.ч. культурное обогощение, развитие ценного навыка коммуникации с разными людьми, и т.д. Эта модель учит тому, что альтернативные образы жизни и мышления должны приниматься как должное. А все это, в свою очередь ведет к созданию позитивного социального капитала [Lakoff 2009, c. 82].
Как правило модель используемая в семье, является моделью для определения личности человека [Lakoff 2009, с.82]. Следуя логике Лэйкоффа, можно утверждать, что модель «жесткий (авторитарно-деспотичный) родитель”, применяемая в семье или образовании, становится моделью личности человека, и формирует его неформальные дискурсы и практики.
Основываясь на статистических данных и полученных результатах нашего качественного исследования, можно констатировать, что доминирующие модели и методы воспитания и образования детей в Казахстане (и, можно предположить, во всех странах евразийской интеграции) основаны на принципах патернализма, иерархии, низкой эмпатии, характерных для модели «жесткий (авторитарно-деспотичный) родитель” и лишь отчасти принципам модели «мудрый (авторитетный) родитель». Последние могут официально поддерживаться политикой государства, однако пока не могут быть полностью реализованы на практике в жизни общества.
Например, согласно исследованиям ЮНИСЕФ, проведенным в 2016 году, почти семьдесят процентов казахстанских родителей используют силу в воспитании детей [Tengrinews.kz, 2018]. Три четверти всех родителей (семьдесят пять процентов) считают приемлемым использовать насильственные методы в воспитании детей [Exclusive.kz, 2018]. Даже в г. Алматы, самом плюралистичном городе Казахстана, почти половина родителей считает оправданным применение всех методов, в том числе физических, телесных, словесных и эмоциональных наказаний, при воспитании детей. В некоторых регионах выражение «казахский путь воспитания детей» («қазақша тәрбиелеу») стало означать жестокое воспитание, особенно суровое отцовство.
В «мэйнстрим» образовании, несмотря на многочисленные реформы, мало что изменилось в методах обучения и подходах учителей (особенно в средних школах на государственном языке) для развития более прогрессивных, гуманистических и про- демократичных подходов и методик. Система образования с точки зрения её подходов и методов остается патерналистской, и как следствие авторитарной (здесь очевидна зависимость от советского периода) .
Согласно опросу ЮНИСЕФ, примерно четверть школьных учителей признались в использовании наказания в форме физических мер наказания в сфере образования [Today.kz 2013]. Однако, на наш взгляд, это число можно удвоить, поскольку многие учителя могли скрыть факт применения силы, но в том же исследовании одна треть учителей по опросу стали очевидцами в использовании жестких методов их коллегами. Другими словами, патернализм и авторитаризм не только «нормализуются», но и воспроизводятся через систему образования, основанного на морали и видении модели «жесткий (авторитарно-деспотичный) родитель в постсоветском контексте.
Модели воспитания и формирование позитивного социального капитала
Как было отмечено выше, модель воспитания используемая в семье и в школе, становится моделью формирования личности человека. Модель «жесткий (авторитарно-деспотичный) родитель” дает результат формирования личности для которой, во 1-х, иерархичность (основа патернализма), глорификация материальности (физической силы, богатства и власти), во 2-х дефицит эмпатии (зацикленность только на личных интересах и не понимание интересов, чувств других) , в 3-х страх кооперации с “чужаками” (нездоровая конкуренция/соревновательность из-за систематического сравнения с другими в кругу семьи, образовательных учреждениях и в обществе в целом), более того неприятие других мнений, воззрений, образов жизни, как минимум осуждение всего, что не соответствует определенным субъективным стандартам “нормальности” как “чужое, инородное, вредоносное или опасное” – становится чем-то нормальным. С другой стороны, дисциплина построенная только на страхе наказания, дает в конечном счете “правовой нигилизм”.
Иерархичность, глорификация материальности, дефицит эмпатии и страх кооперации с чужаками (в общем неумение или неразвитый навык кооперации, сотрудничества), неприятие других мнений, воззрений, образов жизни, это все формирует негативный социальный капитал и препятствует развитию позитивного социального капитала, что в конечном счете, препятствует созданию инклюзивного общества, которое зиждется на эмпатии, на приятии альтернативных мнений, воззрений, образов жизни, сотрудничестве со всеми, в т.ч. с инаковыми. Следует напомнить, что в соответствии с толкованиями ученых Амстердамского института социальных исследований, инклюзивные институты (как формальные, так и неформальные) открыты для социальной интеграции (например, включения в процессы принятия решений от уровня семьи до уровня государства, всех “недопредставленных” групп, например, подростки/молодежь, женщины, малообеспеченные, экономически и социально незащищенные категории людей. Они основаны и функционируют согласно принципу уважения универсальных стандартов справедливости и прав человека, они также экологически-дружелюбные [Gupta and Vegelin, 2016, сс.437-440].
1.4.Эксклюзивистские самоидентификации
Погромы и попытки оправдать их, это яркий показатель существования проблемы формирования инклюзивности, приятия “каждого таким, каков он есть” в казахстанском обществе. Более того, сами погромы и особенно попытки оправдать насилие, раскрыли не только и не сколько проблему трудности приятия “других/ инаковых”, а существование в обществе модели формирования “эксклюзивной, узкой, отталкивающей всех инаковых” идентичности.
Эксклюзивная идентичность нередко ведет к прямой неприязни в отношении этнически и лингвистически инаковых. Если брать определение ОБСЕ, любая неприязнь в отношении других на почве расовой, этнической, языковой принадлежности является расизмом. Больше стоит опасаться того, что эксклюзивная идентичность в определённый момент может привести к де-гуманизации (метод информационной войны, основанный на изображении кого-либо в качестве “вредоносного паразита” или “недочеловека”, от которого надо избавляться) “другого”/ “инакового”.
Это идейный механизм (который можно уподобить логике, которая собирает части пазла, такие как обиды, социальные, экономические проблемы и другие в единое целое) приведший в действие меж-этническое и меж-общинное кровопролитие в бывшей Югославии и Руанде в 1990-е. А в последнее время процесс де-гуманизации наблюдается в Сирии со стороны всех противоборствующих сторон в отношении друг друга, в в Бирме и Индии в отношении мусульманского меньшинства. К сожалению, попытки де-гуманизации были заметны в немалом количестве комментариев сделанных в ходе и после Кордайских событий.
Можно отметить несколько факторов лежащих в идейной основе формирования эксклюзивной идентичности в казахстанском обществе.
Во-первых, это прямое отождествление понятия “нация” с этничностью. Очень многие в Казахстане, включая местную интеллигенцию, не осведомлены о том, что данное отождествление – это сталинская идея, которая противоречит современным концептам и концепциям социальных и гуманитарных наук (данное очень опасное заблуждение существует во всех странах ЦА).
Нация – феномен модерна и это, прежде всего, политическое объединение или союз граждан, а не община единоверцев или представителей определённого этноса или клана/кланов. Соответственно, толкования понятий “национальные ценности” и, самое главное, понимание концепта “национальное государство”, осуществленные согласно этой логике (“этничность/ этнос” равно “нация”) — априори подразумевают исключительную эксклюзивность — не иначе как “моно-этническое государство”.
Цель создания “моно-этнического государства” будет ознаменовать собой неминуемый возврат в прошлое, отмеченного массовыми переселениями, форсированной ассимиляцией, а порой этническими чистками и будет означать полный отказ от всех основополагающих принципов прав человека и справедливости, которых человечество достигло к настоящему времени. Более того, идея построения “моно-этнического государства”, по сути, является расисткой. Кстати выражения, вроде “язык врага”/ “религия врага”, которые можно заметить в казахо-язычном контенте соц-сетей, также являются проявлениями расизма.
Следует напомнить, в статье пятнадцать Всеобщей декларации прав человека говорится, что каждый человек имеет право на “национальность” (в смысле “гражданство”) и здесь видна прямая привязка понятия “национальность”/“нация” к гражданству, но никак не к этническому или иному происхождению.
С другой стороны, отождествление понятия “нация” с этничностью означает отрицание или неприятие “запрета на дискриминацию (кого-либо по биологическим признакам) — фундаментального принципа прав человека и справедливости. Грубо говоря, не бывает “прав казаха” или “прав русского” или “прав уйгура”, бывают права человека, или в более узком смысле, права граждан определенной страны или, если человек вынужден покинуть свою страну, то права беженца.
Следует особо отметить, что понятие “титульная нация” (в реальности “автохтонная этничность” хотя, уровни или толкования автохтонности, очень относительны и ведут к нескончаемым диспутам), также является концептом сталинской политики построения “наций”, т.е. частью советской культурной революции, и данная концепция служит одним из главных механизмов создания и легитимизации эксклюзивной идентичности.
Во-вторых, следует отметить, что исторические обиды и психология жертвы, которые особенно часто артикулируются творческой интеллигенцией и лидерами общественного мнения, являются триггерами формирования эксклюзивной казахской идентичности. Казахи в ходе 20-ого века пережили несколько катастроф, начиная от подавления восстания 1916 года, гражданской войны, страшного голода сталинского периода и почти полного уничтожения национальной интеллигенции до ядерных испытаний и полного вытеснения казахского языка из публичной сферы во время советского периода. Однако, необходимо осознать и принять, что современные поколения не несут ответственности за преступления, совершенные ранее. И принцип индивидуальной ответственности за совершенное преступление – является фундаментальным принципом справедливости и норм прав человека.
Необходимо выработать иной, гуманный и инклюзивный дискурс. А дискурсы, построенные на психологии жертвы и исторических обидах, не приведут ни к развитию казахского языка, культуры, ни к созданию добрососедских взаимоотношений, ни к общему развитию страны.
В-третьих, в казахо-язычном обществе существует убеждение, которое можно назвать как абсолютизация знания “родного языка” (хотя родной язык довольно эфемерное понятие) или знание языка “коренного населения” другими этносами и следование культурным традициям большинства. Ни в коем случае нельзя отрицать или умалять значимость казахского и других коренных языков ЦА, которые многие годы в период СССР планомерно вытеснялись из общественной жизни и дискриминировались. Но выглядит крайне нелогично и опасно строить прямые параллели между знанием или незнанием определенного языка с одной стороны, и положительными или отрицательными человеческими качествами с другой. Иначе, все преступники были бы говорящими на других языках, хотя статистика говорит, что, например в том же Казахстане, подавляющее большинство преступлений совершается самими казахами, знающими хорошо родной язык, против казахов. Данное суждение, которое нередко приводит к ксенофобии и которая стала неотъемлемой атрибутикой местной творческой интеллигенции, дополняет механизм создания экслюзивистских идентичностей не только в Казахстане, но и в других ЦА странах.
Стоит заметить, что истинный смысл отрицательного, более того, оскорбительного понятия “мангурт”, согласно нашему мнению, означает человека, который потерял человеческую сущность, у кого не осталось ни капли человеческой милости и милосердия (который готов убить родную мать, или соседа или невинного ребенка в тех же погромах), а не того, кто не говорит или не знает родной язык (разве краеугольной идеей великого Айтматова не был гуманизм ?!)
В-четвертых, формирование эксклюзивных идентичностей в Казахстане зиждется на стереотипном понимании концептов “идентичность” и “культура”, согласно которому “идентичность” и “культура” являются монолитными, гомогенными и фиксированными феноменами. Следовательно наблюдается абсолютизация архаичных моделей “идентичности” и “культуры” (например, заново перепроизводится клановость, патернализм, патриархализм). Однако, “идентичность” и “культура” не могут быть чем-то монолитными, гомогенными или фиксированными. Как идентичность, так и культура – гетерогенны, к тому же постоянно трансформируются, социально конструируются.
4. Заключение или Что делать?
Концептуализация инклюзивного развития и создание инклюзивных институтов на данный момент стали одними из самых актуальных вопросов для обеспечения развития человеческого потенциала, максимально возможного снижения, а если есть на то возможность, то полного искоренения феномена “маргинализированные социальные слои” и сохранения окружающей среды для последующих поколений. Эти концепции привлекают к себе внимание не только ученых различных дисциплин, направлений и мировоззрений, но и политиков, журналистов, да и простых граждан. Для стран евразийской интеграции имеет большое значение концептуализация и разработка моделей развития, основанных на концепции инклюзивное развитие.
Как нам представляется, в наиболее полной концептуализации, инклюзивные институты – это не только формальные, но и неформальные институты, такие как социальные нормы, обычаи и традиции, распространенные в обществе, которые должны формироваться, определяться и основываться на принципах и базовых идеях инклюзивного развития.
Этими принципами являются (1) социальная интеграция, социальная справедливость и защита прав человека, т.е. включение в процессы принятия решений всех от уровня семьи до уровня государства, особенно всех недопредставленных групп, например подростков/молодежь, женщин, экономически и социально неблагополучных категорий людей; (2) “инклюзивный рост экономики” (в отличие от узко-понимаемого инклюзивного роста, который может улучшать благосостояние отдельных лиц или категорий, но не всего общества в целом), “инклюзивная экономика”,“инклюзивный рост благосостояния”; (3) экологическая инклюзивность [Gupta et al., 2014; Gupta and Vegelin, 2016, сс.437-440]
Предстоит сделать очень многое для нейтрализации “эндогенных”, проистекающих из самих обществ Центрально- азиатских стран, проблем, сдерживающих развитие регионализации и развитие инклюзивных институтов. Надо работать с “неформальными институтами”, отмеченными в этой статье, которые формируют те ценности и убеждения (менталитет) казахского общества и препятствуют формированию цельной, интегрированной личности в условиях 21-ого века, которая могла бы налаживать гармоничные отношения с другими и создавать позитивный социальный капитал и политическую нацию.
Надо формировать сильные ценности и альтернативные дискурсы для создания инклюзивности в обществе, а это залог всестороннего развития Казахстана. Должен пройти процесс “гуманизации науки”, особенно гуманитарных и социальных наук, и прежде всего, истории, историографии. Необходим критический подход к “биологизму” (новому расизму), распространенному в обществах ЦА и сопровождающему этнический примордиализм и утверждающему, что “как хорошие, так и плохие качества человека передаются через кровь или гены”.
Для развития инклюзивного общества, демократической культуры, позитивного социального капитала, гражданских моделей государственного строительства и действенной защиты прав человека в Казахстане и в других странах евразийской интеграции необходим критический подход к доминантным в воспитании и образовании дискурсам и практикам, вытекающим из модели «жесткий (авторитарно-деспотичный) родитель». Необходимо развивать права ребенка в семье, в системе образования и во всех формальных и неформальных институтах. Необходимо развивать альтернативные дискурсы и практики в воспитании и образовании (подпадающие под категорию гуманистических) в соответствии с моделью «мудрый (авторитетный/ эмпатийный) родитель».
Опираясь на европейский опыт, можно теоретизировать, что чем больше реализованы на практике права человека (особенно посредством моделей воспитания и образования, которые не только подкрепляют, но, более того, являются проводниками в общество нормативных документов, регулирующих права человека), тем более инклюзивна и экологически-дружелюбна идентичность. И это является одним из ведущих эндогенных факторов создания инклюзивных институтов. В странах евразийской интеграции именно “эндогенные”, имеющие корни в самих обществах этих стран, факторы, препятствуют развитию инклюзивных институтов и инклюзивного развития.
Самые существенные их этих проблем, на наш взгляд, которые относятся к понятию “культура” в широком смысле, и определяют как личностные, так и групповые идентификации (особо следует отметить, трайбализм, непотизм, патернализм, этнический национализм, бытовой материализм и “культ денег”, правовой нигилизм). Нередко, эти “берущие корни из недр” современных обществ евразийских стран, процессы и практики могут не только противоречить официальным политикам стран региона, но и преломлять их. Поэтому, применительно к странам евразийской интеграции можно применить концепцию Д.Мигдала “государство-в-обществе”, гласящую, что общество, определенные социальные группы и силы, могут иметь большее влияние на государственную политику, чем государство (посредством своих механизмов) может иметь влияние над обществом и социальными группами и силами. [Migdal 2001].
В общем, уважение и защита прав человека зиждется не только и несколько на базе нормативных документов, а на культуре, неформальных институтах и дискурсах, создаваемых моделями образования и воспитания. С другой стороны, идентичности не являются некоими данностями, они трансформируются, конструируются и они изменяют, трансформируют интересы [Wendt, 1992, 1999, 13], будь-то личностные, общинные или национальные. Поэтому является неактуальным прикрываться объяснениями “мы – такие”, “наш менталитет – таков” или “наша культура – такова и мы не изменимся”.
С другой стороны, необходим, так называемый «плюрализм знаний» [Santos, 2014]. Нет ни одной эпистемологии, ни одного вида или конфигурации научных знаний, которые могли бы объяснить все в этом мире. Как отмечает Лэйкофф, многие западные аналитики и эксперты, руководствуясь старым взглядом на разум могут не учитывать «когнитивное подсознание» постсоветских обществ, например казахстанского, которое может иногда противоречить “знанию” западных аналитиков и экспертов.
Развитие основополагающих демократических ценностей, как уважение и защита основных прав человека, верховенство закона, подотчетное государство, не должно идти в разрез с семейными ценностями. О чем, кстати, предупреждает Джордж Лэйкофф, согласно которому, если либерально-демократически настроенные люди не хотят потерять под собой почву, они должны взять за основу защиту семьи и семейные ценности [Williams, 2014].